Безумный филолог (часть вторая, большое и светлое чувство героя, практически ничем не омрачённое)
СЛОВО.
Я приготовил тебе Слово в подарок.
Я завернул его в белую бумагу
и перевязал красной шелковой лентой.
Но мне этого показалось мало -
сверток выглядел аккуратным,
но уж чересчур строгим.
Тогда я положил сверток в пакет,
на котором было изображено что-то
нисколько не подходящее к случаю,
но тем не менее милое.
Но мне и этого показалось мало -
теперь подарок казался пестрым
и почему-то совсем обыденным.
Тогда я положил пакет со свертком в коробку,
а раз уж коробка была большая
( пакет в ней выглядел сиротливо ) -
я побросал туда еще множество всяких прекрасных вещей -
все они были замечательны
и, несомненно, вызвали бы у тебя радость,
но вот незадача -
вещи не умещались в коробку - крышка не закрывалась -
и, в очередной раз укладывая подарки,
я подумал, нет ли там чего лишнего,
но все было просто необходимо -
вещи так дополняли друг друга,
и только пакет со свертком из белой бумаги,
перевязанным красной шелковой лентой,
не вписывался в эту гирлянду.
И тогда я решил, что как-нибудь в другой раз
обязательно подарю тебе Слово,
а сегодня и без него можно вполне обойтись,
так что уж лучше я уберу его куда-нибудь -
пусть пока полежит, а потом...
Потом разберемся...
И я, при полном параде,
с коробкой, полной подарков,
исполненный гордостью, полным
кретином явился к тебе.
И вечер был полон твоею
радостью, полон весельем,
и все было здорово. Я
весь вечер был остроумен,
был обаятелен и
не лазил за Словом в карман...
Потому что его там не было...
А было оно в пакете,
в котором был сверток из белой бумаги,
который был перевязан красной шелковой лентой.
И мне почему-то грустно,
хотя все по-прежнему здорово,
хотя все по-прежнему... все
по-прежнему... все... хотя...
Я не знаю, нужно ли тебе мое Слово -
единственное Слово,
которое я упрятал далеко-далеко,
которое ( я повторяюсь )
перевязано красной шелковой лентой,
Слово, которое
я приготовил тебе.
***
И хочется сгрести в охапку всю эту осень
с ее листьями, солнцем, небом,
с ее дождями, лужами, мокрой травой,
с ее праздниками, толпами, крышами, троллейбусами,
сгрести в охапку и прижать к себе,
как любимую игрушку,
как лохматую собаку с холодным влажным носом -
прижать к себе крепко-крепко
и шептать, шептать что-то глупое и совершенно бессмысленное
в ее мягкую теплую шерсть,
бессмысленное, как та же осень -
с ее листьями, солнцем и небом,
с ее Вечностью - здесь и сейчас,
бессмысленное, как эти слова,
которые невозможно не произнести,
потому что действительно очень хочется
сгрести эту осень в охапку.
ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ.
Я преступил Закон. Закон гласит :
" Не думать о Тебе, когда Тебя нет рядом."
За преступление, содеянное мною,
За то, что не раскаиваюсь в нем,
За то, что не желаю исправляться
И следовать Закону, и еще
За многие другие нарушенья
( Чуть менее опасные, но все же...)
Мне вынесен безжалостный, жестокий
Вердикт, в котором сказано, что я
Приговорен к Пожизненной Любви.
Я принял этот приговор достойно.
Я не опротестовывал его,
Я не кричал, не плакал, не молил
О снисхождении, смягчении, замене,
Я никуда не посылал петиций,
Я осужден, наказан - я люблю!
ИМЯ.
Произношу Твое простое Имя,
Лаская это Имя языком,
Губами - ненасытно, жадно, нежно -
И в этом поцелуе состоит
Мое участие в языческом обряде,
Причастие к мистерии, которой
Необходим мой голос, наделенный
Неограниченной и беспредельной властью.
Он обладает силой создавать
Чудесную гармонию из звуков,
Которые слагают, словно песню,
Твое простое Имя. Я слежу
За таинством рожденья этих звуков,
Я страстно исполняю роль жреца -
Я строго соблюдаю ритуалы :
Сначала вызываю Образ Твой
В своем воображении, Молчу,
Пока Могу Молчать, но вскоре
Молчанье прерывается МычаньеМ,
ПечальныМ стоноМ, плачеМ и Мольбою
ИзМученного заточеньеМ звука -
Я уступАю, отступАю, размыкАю
УстА и отпускАю на свободу
ПрекрАсный долгий глАсный, он летит
В прострАнство, наполняя все тобою,
И достигАет Апогея, но тогдА
Я, словно испугавШись Шума, прячу
Его за Шорох, Шелест и ШурШанье,
Укутываю Шелком или Шерстью,
Я успокаиваю, усыпляю этот звук -
И этот влАстный глАсный, несоглАсный
С моей попыткой усмирить его,
ВнезАпно возникАет отголоском
Себя, но ненадолго - он устал
Бороться с разрушительным шипеньем
И вскоре забывается во сне.
Но снова просыпается, и снова
Все повторяется, и снова слышу я,
Взволнованный, но словно обновленный,
Как Имя превращается в пространство,
Как время обращается в ничто ;
Я наблюдаю собственную глупость,
Воспетую задолго до меня,
И, кажется, ее зовут любовью,
Но я зову Тебя, я называю
Ее владенья Именем Твоим...
Произношу Твое простое Имя,
С уМА ШАгая в пропасть, в радость, в рай!
***
...и ночью по заснеженным проулкам
шагать, и мерить взглядом расстоянье,
вальяжно развалившееся между
тобой и мною, и вгонять подошвы в слякоть,
и двигаться все дальше от тебя,
и, уходя, с тобою оставаться,
и всматриваться в ветренную ночь,
и видеть не дома, собак, случайных
прохожих, а единственно реальный
живой и близкий образ, растворенный
во всем, что наполняет этот мир,
в котором я - не более, чем призрак -
я во плоти, но плоть моя - лишь плот,
плывущий по течению куда-то,
но пусто на плоту - я улетел
к тебе : я притаился в книжной полке, я бросаю
в тебя чужими мудрыми словами,
и нет таких страниц, где нет меня,
и нет границ моим прикосновеньям -
проникновенным, необыкновенным -
я прячусь за предметами : скрываюсь
в подушках и игрушках, по стенам,
невозмутимой гладью зазеркалья
я пристально и непристойно пялюсь
на спящую тебя и охраняю
твой сон от посягательства извне,
и часто прихожу к тебе во сне,
не в силах удержаться от визита...
***
Как я завидую дождю - он умеет делать тебя счастливой.
Он наглец - и не боится обнимать тебя.
Он страшный ловелас - умудряется поцеловать весь мир одновременно;
он принадлежит всем, не являясь ничьей собственностью.
Ты ловишь лицом его жадные торопливые поцелуи,
более того - он забирается все дальше и дальше -
к твоей шее и плечам, сквозь джинсы он ласкает твои колени...
И, заигрывая с тобой, он плюет мне в лицо и смеется -
его холодный хохот
струйкой лезет мне за шиворот и дрожью пробегает по всему телу.
Я протягиваю тебе руку -
он с размаху лупит по ней разъяренными каплями.
И когда мне удается украсть тебя у него,
укрывшись каменным одеялом арки спасительного дома,
он в бессильной злобе бросается на землю
и катается по ней, плача от неожиданной потери,
и, как побитая собака, пытается подлизаться к тебе -
достать тебя осторожным ручейком,
не всю тебя - хотя бы подошву...
И тут моя очередь улыбаться.
Но я не могу долго смотреть на чужое унижение,
мне становится жалко его и стыдно за свою жадность.
И когда он, уже отчаявшись,
понуро ковыряет каплями асфальт и крыши ненавистных ему домов,
мы выходим к нему, держась за руки, и бежим,
а он скачет вокруг и от радости пускает пузыри по своим лужам,
и моя зависть смывается его виноватыми вздохами,
и мы счастливы - втроем.
***
...Я засыпаю с этими словами,
просыпаюсь с этими словами,
живу с этими словами -
они живут во мне - эти слова,
но если бы они были тихи,- нет,- они орут диким голосом,
вопят, как Джельсомино,
и если включить громкость на полную катушку
и вывести звук наружу - мир содрогнется...
Я героический человек, я напоминаю себе порой
триста спартанцев, вместе взятых,
некий исторически застывший факт,-
вечную Куликовскую Битву, которая, ничего не меняя,
каким-то образом определяет дальнейший ход событий.
Я должен быть гениальным стратегом -
я не могу молчать все время,
но мне надо как-то исхитряться,
чтобы не произнести эти слова ;
но эти мерзавцы так и лезут наружу,
они пробираются окольными путями,
когда наши глаза встречаются,
они не дают мне как следует насладиться этим моментом,
потому что уже через секунду я чувствую их рывок к моим зрачкам -
и я вынужден отводить взгляд
и выстреливать этими словами куда ни попадя,
нанося психическую травму окружающей среде.
Но они опять - неизвестным современной науке способом -
оказываются внутри меня
и продолжают совершать свои воинственные вылазки.
Они уже освоили занятые позиции и предательски орудуют
моей улыбкой, моими руками -
всем, что я когда-то считал принадлежащим себе,
но единственно, что им пока не удалось завоевать,
это мой голос - последний оплот, последняя крепость,
отделяющая их от сокрушительного удара,..
но я знаю, что рано или поздно они добьются своего,
я капитулирую, и белым флагом взметнутся в небо слова :
Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!
***
Она была здесь!
И я готовил для нее яичницу - яичницу с луком -
с постоянным " looking "ом в ее сторону -
это и была моя коррида,
мой подвиг ради Возлюбленной,
мое неистовое завоевание ее сердца,
моя дуэль с ее голодом,
в который я выстрелил двумя яйцами, луковицей,
парой ложек сметаны, солью и просыпанной приправой -
выстрелил и убил наповал - до отвала.
Да, я был хладнокровен - и вообще - овен.
Ох, как "овен" был я тогда!
Как баран на новые ворота.
И, видимо, был прав. А не Лев. И не Бык. И не Бог.
Вместо того, чтобы думать о будущем или о Будущем Счастье,
я воспевал мгновение,
я выпевал каждую нотку и пил каждую каплю
Ее Настоящего Присутствия.
А Она была...
Хотя почему " была "? Не хочу употреблять прошедшее -
это вино кислит и недостаточно выдержано, но...
другого нет в погребах языка -
морщусь, но глотаю : Она была...
Конец фразы тоже вынужден скушать - у нее нет продолжения,..
и окончания,..
и ничего вообще нет в этой тупой бараньей конструкции,
кроме ликующего утверждения,
подтверждения,
зарождения,
ожидания,
неожиданности,
но данности :
Она Была Здесь!
***
Когда-нибудь ты устанешь от слов
и попросишь меня замолчать,
тогда я прибегну к помощи жестов
и так буду говорить с тобой,
когда ты возьмешь мои руки в свои,
и я не смогу их отнять у тебя,
мои глаза будут говорить с тобой,
когда ты прикроешь мне веки,
и я буду недвижим, и нем, и слеп,
я заставлю мир петь то же самое, что я пел тебе -
его голос ты будешь слышать повсюду,
когда ты закроешь свои уши,
и никакие звуки не смогут пробиться к тебе,
вдруг ты услышишь мою мысль о тебе,
и тогда ты поймешь, что больше некуда прятаться,
и уходить некуда,
и тогда ты возвратишься к радостной песне мира,
к моим кричащим глазам,
к моим танцующим рукам
и попросишь меня вновь произнести слова,
и будешь говорить со мной так же,
и родится новое слово МЫ
и будет жить вечно...
